Неточные совпадения
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что
на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику
выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками
на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке,
свет у́зрили! Теперича,
вышел ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи бог!
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он
вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком
свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда,
выйдя с другой стороны опять
на край леса, он увидел
на ярком
свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда
выйдет вперед, к рампе,
на свет газа и
на все глаза.
Известно, что есть много
на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз —
вышел нос, хватила в другой —
вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила
на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и
на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел
на того, с которым говорил, но всегда или
на угол печки, или
на дверь.
Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием
света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу
выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания
на то, рад ли или не рад был этому гость.
Да не покажется читателю странным, что обе дамы были не согласны между собою в том, что видели почти в одно и то же время. Есть, точно,
на свете много таких вещей, которые имеют уже такое свойство: если
на них взглянет одна дама, они
выйдут совершенно белые, а взглянет другая,
выйдут красные, красные, как брусника.
Едва Грэй вступил в полосу дымного
света, как Меннерс, почтительно кланяясь,
вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе настоящего капитана — разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома. Накрыв стол пожелтевшей в суете людской скатертью, Меннерс принес бутылку, лизнув предварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся за стойку, поглядывая внимательно то
на Грэя, то
на тарелку, с которой отдирал ногтем что-то присохшее.
Из окна повеяло свежестью.
На дворе уже не так ярко светил
свет. Он вдруг взял фуражку и
вышел.
Раскольников почувствовал и понял в эту минуту, раз навсегда, что Соня теперь с ним навеки и пойдет за ним хоть
на край
света, куда бы ему ни
вышла судьба.
— Чего
на свете не бывает! — ответил Базаров, поклонился и
вышел.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем
на площади: из улиц торопливо
выходят, выбегают люди; попадая в круг его
света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Вышли в коридор, остановились в углу около большого шкафа, высоко в стене было вырезано квадратное окно, из него
на двери шкафа падал
свет и отчетливо был слышен голос Ловцова...
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это
вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь;
на пол легла мутная полоса
света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой ночью.
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин
вышел на террасу, посмотрел
на реку,
на золотые пятна
света из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а — нельзя, покуда не придет таинственная дама или барышня.
И вдруг с черного неба опрокинули огромную чашу густейшего медного звука, нелепо лопнуло что-то, как будто выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился
свет, и стало видно улыбки радости, сияющие глаза, весь Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук,
на паперть собора
вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
Мутный
свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему ответил свист лесопилки за рекою, потом засвистело
на заводе патоки и крахмала,
на спичечной фабрике, а по улице уже звучали шаги людей. Все было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым.
На крыльцо флигеля
вышла горничная в белом, похожая
на мешок муки, и сказала, глядя в небо...
Кричал же Бьоринг
на Анну Андреевну, которая
вышла было тоже в коридор за князем; он ей грозил и, кажется, топал ногами — одним словом, сказался грубый солдат-немец, несмотря
на весь «свой высший
свет».
— Нет-с, позвольте.
На свете везде второй человек. Я — второй человек. Есть первый человек, и есть второй человек. Первый человек сделает, а второй человек возьмет. Значит, второй человек
выходит первый человек, а первый человек — второй человек. Так или не так?
«Матушка, возопил, честная вдовица,
выйди за меня, изверга, замуж, дай жить
на свете!» Та глядит ни жива ни мертва.
Я попросил его оставить меня одного, отговорившись головною болью. Он мигом удовлетворил меня, даже не докончив фразы, и не только без малейшей обидчивости, но почти с удовольствием, таинственно помахав рукой и как бы выговаривая: «Понимаю-с, понимаю-с», и хоть не проговорил этого, но зато из комнаты
вышел на цыпочках, доставил себе это удовольствие. Есть очень досадные люди
на свете.
Но, раз полюбив и
выйдя замуж за самого, по ее убеждениям, хорошего и умного человека
на свете, она, естественно, понимала жизнь и цель ее точно так же, как понимал ее самый лучший и умный человек
на свете.
Если бы ее муж не был тем человеком, которого она считала самым хорошим, самым умным из всех людей
на свете, она бы не полюбила его, а не полюбив, не
вышла бы замуж.
— Видишь, Надя, какое дело
выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто
на том
свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был
свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло
на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя
на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть,
выходил уже от Катерины Ивановны.
Милый Алексей Федорович, вы ведь не знали этого: знайте же, что мы все, все — я, обе ее тетки — ну все, даже Lise, вот уже целый месяц как мы только того и желаем и молим, чтоб она разошлась с вашим любимцем Дмитрием Федоровичем, который ее знать не хочет и нисколько не любит, и
вышла бы за Ивана Федоровича, образованного и превосходного молодого человека, который ее любит больше всего
на свете.
На другой день было еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным
вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный
свет поблек; ночные тени исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по небу все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за гор и разом осветили весь лес, кусты и траву, обильно смоченные росой.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый дым струйками
выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из окон домов
свет выходил на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «
на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои, поднимайтесь, это не так трудно,
выходите на вольный белый
свет, славно жить
на нем, и путь легок и заманчив, попробуйте: развитие, развитие.
Случится, ночью
выйдешь за чем-нибудь из хаты, вот так и думаешь, что
на постеле твоей уклался спать выходец с того
света.
— Смейся, смейся! — говорил кузнец,
выходя вслед за ними. — Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, — ну, бог с ней! будто только
на всем
свете одна Оксана. Слава богу, дивчат много хороших и без нее
на селе. Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться.
Я
вышел из накуренных комнат
на балкон. Ночь была ясная и светлая. Я смотрел
на пруд, залитый лунным
светом, и
на старый дворец
на острове. Потом сел в лодку и тихо отплыл от берега
на середину пруда. Мне был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми играли в карты… Определенных мыслей не помню.
Отчего же теперь постоянно такая вещь
выходит: вот я вдовец, у меня дети, я женюсь
на хорошей девушке, а эта хорошая девушка и начинает изживать со
свету моих детей?..
Спокойно посмотрев
на сестру своими странными глазами, Харитина молча ушла в переднюю, молча оделась и молча
вышла на улицу, где ее ждал свой собственный рысак. Она ехала и горько улыбалась. Вот и дождалась награды за свою жалость. «Что же,
на свете всегда так бывает», — философствовала она, пряча нос в новый соболий воротник.
Фирс. Живу давно. Меня женить собирались, а вашего папаши еще
на свете не было… (Смеется.) А воля
вышла, я уже старшим камердинером был. Тогда я не согласился
на волю, остался при господах…
Когда Микрюков отправился в свою половину, где спали его жена и дети, я
вышел на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго стоял и смотрел то
на небо, то
на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то в Палеве, в этом конце
света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
— Нет, — задумчиво ответил старик, — ничего бы не
вышло. Впрочем, я думаю, что вообще
на известной душевной глубине впечатления от цветов и от звуков откладываются уже, как однородные. Мы говорим: он видит все в розовом
свете. Это значит, что человек настроен радостно. То же настроение может быть вызвано известным сочетанием звуков. Вообще звуки и цвета являются символами одинаковых душевных движений.
— А тому назначается, — возразила она, — кто никогда не сплетничает, не хитрит и не сочиняет, если только есть
на свете такой человек. Федю я знаю хорошо; он только тем и виноват, что баловал жену. Ну, да и женился он по любви, а из этих из любовных свадеб ничего путного никогда не
выходит, — прибавила старушка, косвенно взглянув
на Марью Дмитриевну и вставая. — А ты теперь, мой батюшка,
на ком угодно зубки точи, хоть
на мне; я уйду, мешать не буду. — И Марфа Тимофеевна удалилась.
— Так я вот что тебе скажу, родимый мой, — уже шепотом проговорила Таисья Основе, — из огня я выхватила девку, а теперь лиха беда схорониться от брательников… Ночью мы будем
на Самосадке, а к утру, к
свету, я должна, значит, воротиться сюда, чтобы
на меня никакой заметки от брательников не
вышло. Так ты сейчас же этого инока Кирилла
вышли на Самосадку: повремени этак часок-другой, да и отправь его…
Доктор пойдет в город, и куда бы он ни шел, все ему смотрительский дом
на дороге
выйдет. Забежит
на минутку, все, говорит, некогда, все торопится, да и просидит битый час против работающей Женни, рассказывая ей, как многим худо живется
на белом
свете и как им могло бы житься совсем иначе, гораздо лучше, гораздо свободнее.
— Да и сделаю ж я один конец, — продолжал Василий, ближе подсаживаясь к Маше, как только Надежа
вышла из комнаты, — либо пойду прямо к графине, скажу: «так и так», либо уж… брошу все, убегу
на край
света, ей-богу.
— Прощайте-с, делать нечего, — прибавил он и с понуренной головой, как бы все потеряв
на свете,
вышел из комнаты.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду
на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и
вышлет такого ребенка
на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня,
на свете… не княжеских детей! гм!
Ну, а так как он, вероятно, не
выходит теперь от вас и забыл все
на свете, то, пожалуйста, не сердитесь, если я буду иногда брать его часа
на два, не больше, по моим поручениям.
Когда он
выходил из фабрики
на свежий воздух, предметы опять сливались в его глазах, принимая туманные, расплывавшиеся очертания — обыкновенный дневной
свет был слаб для его глаз.
Он размахивал перед лицом матери руками, рисуя свой план, все у него
выходило просто, ясно, ловко. Она знала его тяжелым, неуклюжим. Глаза Николая прежде смотрели
на все с угрюмой злобой и недоверием, а теперь точно прорезались заново, светились ровным, теплым
светом, убеждая и волнуя мать…
Натаскали огромную кучу хвороста и прошлогодних сухих листьев и зажгли костер. Широкий столб веселого огня поднялся к небу. Точно испуганные, сразу исчезли последние остатки дня, уступив место мраку, который,
выйдя из рощи, надвинулся
на костер. Багровые пятна пугливо затрепетали по вершинам дубов, и казалось, что деревья зашевелились, закачались, то выглядывая в красное пространство
света, то прячась назад в темноту.
Ромашов
вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив
на мгновение в темноту большую полосу туманного желтого
света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
Выходит, что наш брат приказный как
выйдет из своей конуры, так ему словно дико и тесно везде, ровно не про него и
свет стоит. Другому все равно: ветерок шумит, трава ли по полю стелется, птица ли поет, а приказному все это будто в диковину, потому как он, окроме своего присутствия да кабака, ничего
на свете не знает.